С приходом рисосеяния в период Яёй функция божества рыбаков, как считает ученый, была переосмыслена как божества-охранителя полей.

ИСЭ  (верования и культы) — 伊勢信仰 — по-видимому, в местности Исэ с древности существовал солярный культ, который лег в основу культа Великой богини Аматэрасу, мифической праматери императорского клана. Возможно, что первоначально это было божество племени ама, ныряльщиков и рыболовов, населявших прибрежную полосу залива Исэ. По теории Мацумаэ Такэси, сначала это был культ бога мужского пола Аматэру, приплывающего на ладье (судя по изображениям ладьи, южноазиатского происхождения). Богу этому поклонялись, в основном, племена ама ― рыбаков, мореходов, изготовителей соли из морской воды 一 обитатели прибрежных областей полуострова Исэ. 

С приходом рисосеяния в период Яёй функция божества рыбаков, как считает ученый, была переосмыслена как божества-охранителя полей. Культ богини солнца в документах впервые отражен во времена правления императора Судзин (трад. 97̶30 гг. до н.э.). Согласно «Нихон секи», для подавления крестьянского бунта «были вознесены моления богам Неба и богам Земли, а в обители императора прославили Великую богиню Аматэрасу и Ямато-оокунитама (Душа великой страны Ямато)». Однако император «убоялся могущества этих богов», и, чтобы не оставаться с ними под одной кровлей, он поручил попечение над Аматэрасу своей дочери Тоёсукиири-химэ и отправил ее совершать обряды в ее честь в село Касануи земли Ямато. Там, в Сики, была устроена «священная роща» химороги (обычно это был род священного, специально обустроенного пространства для пребывания божества, в те времена, возможно это был участок земли, обозначенный воткнутой в землю веткой вечнозеленого сакаки с навешенными на нее полосками ткани). 

Затем «Великую богиню Аматэрасу отделили от Тоёсуки-ири-бимэно микото и передали Яматохимэно микото. Тогда Ямато-химэ-но микото, в поисках места, где можно было бы успокоить [душу] великой богини, дошла до в Сасахата, что в Уда, потом повернув обратно, вступила в страну Ооми, потом отправилась на восток, в Мино и дошла до страны Исэ-но куни. И тогда Великая богиня Аматэрасу рекла наставление Ямато-химэ: «Эта страна Исэ, где дует ветер богов,это страна, куда возвращаются волны из Токоё, Вечной Страны, тяжелые волны. Страна отдаленная [от Ямато] и прекрасная. Здесь я желаю пребывать». Тогда, в соответствии с наставлением богини, воздвигли ей кумирню в Исэ, а священную принцессу-жрицу поместили в верховьях реки Исудзу-но кава. <…> 

Так что это первое место, куда Великая богиня Аматэрасу впервые ступила, спустившись с Неба». Как указал еще Цуда Сокити, топонимы, упомянутые в описании маршрута Ямато-химэ (Сасахата, Мино и пр.), возникли только после реформ Тайка; с Ямато-химэ связан целый ряд и других анахронизмов, объяснимых, по-видимому, стремлением исторически обосновать происхождение святилищ Исэ и, так сказать, обычной многослойностью средневековых текстов. Само имя Ямато-химэ (принцесса Ямато), видимо, служило некоторое время титулом посвященной жрицы.

Белые здания цитаделей, горделиво поднимающиеся над циклопической массой серых камней ограды, заметные издалека, имели прекрасный вид.

В стране, где столь долго и столь глубоко все определялось военной общественной организацией, вызывает удивление, когда понимаешь, как мало следов сражений, которым некогда предавались великие воины. Здесь совсем не чувствуется, как в Европе или в соседнем Китае, таких стен, правильная или неправильная линия которых ограничивала бы безопасное пространство, на котором под защитой от чужеземных вторжений могла расцвести великая городская цивилизация. Житель островов, японец вплоть до XX столетия не подвергался оккупации. Чрезвычайно рано морально (если не материально) объединенные под властью императора Ямато, японцы не узнали соперничества маленьких государств, которые были бы достаточно сильны, чтобы выживать, но слишком слабы, чтобы господствовать над другими, что до XIX века задержало формирование некоторых европейских наций. Причиной кровавых сражений, продолжавшихся в Японии не одно столетие, были только личные амбиции и сила многих феодалов, мелких помещиков или одержимых воинов. Большие и мелкие столкновения, которые для простого народа имели тяжелые последствия, проходили без участия народа на стороне той или другой враждебной партии. Классическая стратегия проистекала от продуманного использования природных условий местности: в этой стране изломанный рельеф, и было нетрудно возводить на крутой вершине крепость, которая становилась неприступной, если строилось укрепление из нескольких земляных накатов и изгородей. Если укрепления возводились на равнине, то они защищались рвом, а вырытая земля образовывала насыпь. Эти укрепления похожи на римские vallum, но строились редко, чтобы говорить об этом как об общепринятом усовершенствованном способе строительства укреплений.

В науке использования местности японцы оказались учениками корейцев, против которых, как это ни парадоксально, они возвели в VII веке крепости Оно, Кии и Ито. Крепости предназначались для того, чтобы защитить Дадзайфу, где находилась администрация Кюсю. Сегодня на это намекает лишь протяженная линия у склона горы, и лес, окружающий окрестность, позволяет видеть нагромождение голых камней, господствующее над равниной.

Традиционные японские крепости строились из дерева, соломы и земли, то есть материалов, которые сопротивляются землетрясениям лучше, чем тяжелые каменные стены, которые строили корейцы. «В случае войны вельможа укрывал свое имущество и свою семью в крепости, расположенной на горе. Она была дополнением к его основному жилищу. Это убежище, расположенное на довольно крутой вершине или на выступе скалы, одной стороной прислонялось к горе и было защищено своим собственным расположением на местности. К крепости вела ступенчатая терраса, вырубленная в скале. Терраса тоже была защищена земляным валом, окруженным частоколом. Иногда строилась деревянная башня. Пространство внутри ограды походило на внутренние дворы храмов» Гийан Ф. Укрепленные японские замки. Около этих скромных крепостей развертывались бесчисленные японские войны вплоть до эпохи диктаторов в конце XVI века, когда появление армий с огнестрельным оружием и их перегруппировка под властью нескольких крупных вельмож не изменили всю организацию обороны.

В северо-западной части Кюсю, на побережье, следы стен, возведенных для сопротивления монголам, сегодня не слишком впечатляют. Сложенные из разных камней, они свидетельствуют об общем порыве в этих усилиях: каждая провинция внесла свой вклад в строительство стены, в том числе и финансовый. Занесенные песком стены, поросший соснами берег, яркое небо и умиротворяющие морские волны почти ничем не напоминают о том далеком вторжении, которое изменило направление японской истории.

Классическая литература воскрешает в памяти меланхолический трепет высоких трав, которые только и помнят о героях прошлого. Рыцарская мораль и превосходное владение боевыми искусствами воодушевляли на поединок. Великие сражения Японии, такие как сражение, ставшее свидетельством конца сёгуната Токугава, или сражение при Сегикахаре (1600), своим исходом приведшее их к власти, или сражение при Дан-но Уре (1185), в результате которого пришел к власти род Минамото, — независимо от того, происходили они на суше или на море, были битвами с жестокими столкновениями и долгим преследованием противника. Осады происходили эпизодически. Страна, для которой привычны землетрясения, Япония никогда не строила крупных и массивных сооружений, в частности таких, как крепости, которые могли бы катастрофически разрушаться при первом же толчке. Режим Эдо, ограничив количество замков (один на провинцию), лишил крепости их чисто военного назначения и превратил в центры регионального управления и символ власти даймё, представлявших сегуна. Не забудем, что Япония так никогда и не узнала более мирного правительства (по своим целям, хотя и не всегда по своим методам), чем этот суровый военный режим. Борьба XV—XVI веков, вызванная или усиленная династическим расколом, известным как борьба династий Юга и Севера, действительно доказала (достаточно убедительно) существование серьезной опасности, а в результате в целом для страны оказалось чересчур много постоянных оборонительных центров.

Увенчавшаяся строительством грандиозных замков диктаторов — в Осаке, Химэдзи, Момояме, Адзути, — военная архитектура развивалась в то же время, когда расширялась феодальная анархия после удаления славного императора Годайго в горы Ёсино. Классический план этих замков состоит из донжона (тэнсю) который часто опоясан двойной оградой — внутренней (утибо-ри) и внешней (сотобори). Они размещались в зависимости от топографии и стратегических преимуществ местности.

ЗамокХимэдзи (Хиого-кэн) является самым величественным и наиболее знаменитым из японских замков. Первоначально принадлежал Акамацу, семейству даймё из Харимы (современного Хиого-кэн), происходивших от Минамото-но Морофуса (1003— 1077), знаменитого поэта. Тоётоми Хидэёси (1536—1598) занял замок, который он значительно увеличил. Икэда Тэрумаса (1564— 1613), получив во владение провинцию Харима после 1600 года, поступил так же. Ансамбль был закончен в 1617 году. Донжон был построен в 1608—1609 годах и обязан оригинальностью по большей части своему расположению: возведенный на единственном холме, поднимающемся посреди равнины, белый силуэт донжона Химэдзи возвышается на фоне неба на своем живописном основании. Поэтому его сравнивают с белыми цаплями.

В ходе многих реставрационных работ в стенах были обнаружены скелеты в положении стоя, мужчины были заживо замурованы, чтобы сооружению передалась их жизненная сила. Их называли «человеческими столпами» (хито-басира), и это было характерно не только для Японии.

Замки, поднимавшиеся над насыпями, имели белый цвет из-за смеси мела и размолотых в порошок ракушек. В отличие от Европы здесь были очень редки подъемные мосты (ханэбаси). Деревянные пешеходные мостики, переброшенные через рвы с водой, не поднимались, а в случае осады, для того чтобы избежать вторжения противника, их разрушали. Они были к тому же дополнительно защищены с помощью потерн (масу-гата), состоящих из дворика, окруженного одна за другой стенами: в них были пробиты две потайные двери, одна открывалась внутрь замка, другая — из него. Эти дворики были и тамбурами, и редюитами, куда можно было заманить нападавших, чтобы заблокировать и легко уничтожить с высоты насыпей. Два сооружения для стражи, одно — на западной стороне, другое — на восточной, охраняли внутреннюю часть крепости, где размещались жилище хозяина и административные службы. Донжона можно было достигнуть, минуя внушительный вход, который имел два уровня, закрывался тяжелыми деревянными дверями, обитыми железом, после этого следовало пересечь второй маленький двор, в котором любой нежеланный посетитель оказывался под прицелом ружей или стрел стражи. Наконец, в донжон можно было пробраться через узкий и извилистый проход, окруженный высокими стенами, охраняемый десятью «входами», последовательно расположенными, которые имели столько же вышек для лучников. Угловые башни (суми-ягура) контролировали каждую стратегическую точку, определяющую доступ к донжону; они были соединены между собой земляными стенами (добэй) или укрепленными галереями. Последней предосторожностью, наконец, был лабиринт, который вводил в заблуждение нападающих, если они пытались ускользнуть от смертельного шквала стрел, пуль или камней (иси-отоски), выпущенных осажденными.

Белые здания цитаделей, горделиво поднимающиеся над циклопической массой серых камней ограды, заметные издалека, имели прекрасный вид. Их высота была редкостью для страны, где предпочиталась горизонталь; высокие замки служили маяками, город строился вокруг них. Эти замки сыграли важную роль в процессе урбанизма на заре Нового времени. Так же как и старинные, геометрически правильные города в китайском стиле, которые были выстроены по указанию власти в соответствии с одобренным планом, замок должен был объединить вокруг правителя ремесленников, а все и всех для обеспечения жизнедеятельности общества. Рожденные под давлением обстоятельств, эти города, развернутые внутри или вокруг крепости, формировались не хаотично. Строгое иерархическое расположение, определенное хозяином небольшого замка, обусловливало устройство всего ансамбля. В непосредственной близости от замка строились дома самураев; их близость к замку была показателем ранга их владельцев. За самурайскими домами располагались горожане, лавочники и ремесленники, объединявшиеся по цеховому признаку. Каждый городской квартал, расположенный (как и в древние времена) согласно геометрически выверенному плану, отличался по характеру деятельности обитателей: квартал оружейников, квартал плотников, квартал виноторговцев, квартал торговцев рыбой. Город представлял собой различные образцы экономики в процессе индустриализации. Замок Хиросаки (Аомори-кэн) был построен в 1617 году Цу-гару Нобухира (1586—1631), даймё, принявшим христианство, который во время преследования христиан в 1614 году принимал в своих владениях христиан, бегущих от наказания; позже он отказался от иностранной веры. Цугару были потомками Фудзивара-но Тадамити (1097—1154). Вокруг замка образовался город, который является сегодня важным культурным и торговым центром. Современный донжон был вновь построен в 1810 году.

Великолепные замки, построенные и процветавшие в мирную эпоху Эдо, Нидзё в Киото и Химэдзи в Хиого-кэн, демонстрируют, как эти грандиозные крепости могли превращаться в гигантские дворцы с изящным декором, в котором сочеталась эфемерная красота цветущих сливовых или вишневых деревьев с нестрашной свирепостью хищных тигров, прыгающих по золотым стенкам фусума. Количество укрепленных замков в смуту годов Онин (1467—1477), построенных по более сложным планам из более прочных материалов, что обусловливалось применением огнестрельного оружия, ввезенного в XVI веке португальцами, росло. Замки, прославленные именами разных диктаторов, затем Токугава, позволили придать светский характер архитектуре, которая даже в административных зданиях имела по преимуществу религиозное значение. Китай приучил Японию не отличать отчетливо религиозную архитектуру от светской.

Эклектичность становится основным правилом в архитектуре стиля сукья-дзукуни.

Современная архитектура основана на традиции строительства дворянских домов (букэ-ясики), на которые оказал глубокое влияние стиль замков. Они утверждали общественный ранг владельца в соответствии с постановлениями Иэмицу (1623—1651), третьего сегуна из династии Токугава. Расположение городских домов даймё превращало их в объект тщательной регламентации. Главным внешним признаком могущества и социального статуса владельца была входная дверь, обычно располагавшаяся на восточной или западной стороне фасада, для того чтобы оставлять южный свободным. Символ социального статуса хозяина, дверь имела монументальный вид, она могла быть снабжена крышей и укрытиями для сторожей; в варианте менее помпезном ее венчало только перекрытие (кабукимон), наконец, более скромная, она могла быть просто украшением здания {нагаямон). Лица из простого народа не имели права возводить такую дверь, тем более им (теоретически) не разрешалось строительство парадных помещений (цукэ-сёин); они не должны были также украшать свой дом декоративной притолокой (нагэси), иметь экраны, ширмы или скользящие перегородки, украшенные золотыми листочками.

Богатые загородные дома устанавливались в сухом месте на террасах, укреплялись стеной и покрывались тяжелой широкой крышей из соломы или черепицы, соединяя в своей конструкции огромное количество традиционных элементов. Всегда можно отличить простое жилище от зажиточного дома, тем более постройку частного лица от дворца или храма. Архитектура проста и сложна в зависимости от пожеланий владельца, но не зависит от его статуса.

Частные жилища, которые существуют в настоящее время, мало изменились со времен Эдо, на их архитектуре лежит печать, с одной стороны, некоторой величавости и даже театральности (наследие самураев), с другой — умеренной строгости, гармоничности — наследие монастырей.

Бёдоин, одно из редких зданий эпохи Хэйан, которое сохранилось через столетия, был первоначально дворцом Минамото-но Тору (822—895), а впоследствии Фудзивара-но Митинага (966—1027). Сын этого последнего, Фудзивара-но Ёримицу (992—1074), приказал построить этот блестящий дворец, который был одновременно и храмом (1052). Центральный павильон (1053), известный как павильон Амиды или павильон Феникса (Хоодо) — из-за двух фениксов, которые украшают крышу, — сопровождался двумя боковыми зданиями, меньших размеров, с которыми он был соединен двумя галереями: это тот самый тип архитектуры синдэн, который стал типичным для дворцов в эпоху Хэйан. Вход в Хоодо наполовину скрыт решеткой, но когда она открывается, то перед восхищенным взором предстает великолепный позолоченный бронзовый Амида, статуя, исполненная Дзете — великим скульптором эпохи Хэйан.

Источник ничем не скованной фантазии, некая неправильность, питает современную городскую архитектуру в стиле сёин-дзу-кури (в точном переводе — «архитектура домов для чтения»). Она была результатом триумфа военной централизации. Эклектичность становится основным правилом в архитектуре стиля сукья-дзукуни (буквально «архитектура хижины хорошего вкуса»), восходящей к сельским чайным павильонам (тясицу или тясэки), в которых люди собирались, чтобы испытать радость дружеского общения и утонченное удовольствие эстетических переживаний. Простая красота, где сам недостаток украшения оказывается украшением; красота без вычурности, где пропорция, равновесие и совершенство отдельных частей с большей отчетливостью, чем размеры жилища, говорят о принадлежности хозяина к социальному слою.

С XVIII века частный дом завершил свою эволюцию, в его архитектуре соединилась величавость и суровость господских домов с утонченной неприхотливостью чайных павильонов. Общие направления уже тогда становились классическими и стереотипными до такой степени, что публиковались книги со схемами (хинагатакон), своего рода учебники для любого, кто желал быстро и дешево построить дом на свой вкус. Это было оригинальное решение, пусть и не всегда удачное, так как архитектор импровизировал на свой страх и риск; но оно сыграло свою положительную роль в развитии городского строительства. Традиционный господский дом, вид которого ограничивался определенными условиями, стал демократичнее. Эта демократизация вкусов, присущая успешным торговцам и ремесленникам, стала развиваться еще с конца Средневековья в Кинки, когда деревенские старосты начали строить там свои дома. Вынужденные по долгу службы принимать военных и чиновников, они должны были устраивать парадные помещения, подобающие достоинству посетителей, в соответствии с этикетом и в подражание хорошему вкусу благородных классов. 

С эпохи Муромати дом представителей знати состоял из двух частей. В северной части протекала повседневная жизнь, южная предназначалась для приемов и церемоний и открывалась в сад, скользящие перегородки изменяли ее размер и облик, в зависимости от того, хотели ли хозяева достичь впечатления большей или меньшей роскоши и пышности. Эта светская специализация комнат, выходящих на южную сторону, требовала определенных декоративных элементов в южном крыле. Главный элемент— токонома, или токо (само слово появилось в XIV веке), — ниша, в которую превратился ёсита — низкий столик, размещенный перед стеной, на которую была повешена картина. Тигайдана, или тана, этажерки, размещенные асимметрично, украшались одним или несколькими произведениями искусства малых форм по моде, пришедшей из Китая. Именно в XV веке, без сомнения, стало постепенно использоваться сочетание старинной двойной этажерки (никайдана) и маленького шкафчика (дзусидана), затем чередование этажерок, как это можно видеть в наши дни. В то же время появился элемент, которым впоследствии стали называть тип зданий, что и сегодня еще характерен для современной японской архитектуры, — цукэ-сёин, или сёин. 

Первоначально так выглядела келья буддийского монаха: стол, вделанный в стену, и этажерки, прикрепленные к боковой перегородке. Токонома располагается между ними. Человек, работающий за столом, усаживается на корточках на циновки, сложенные стопкой на полу. Стол освещается через окно, затянутое тонкой бамбуковой решеткой. Со временем сёин превратился в парадную комнату, так что письменный стол для занятий и потолок обычно украшаются кессонами, последние обычно бывают тем более тонкой работы, чем богаче дом. Фусума, отделяющие сёин от остальных комнат, также изысканно декорированы. Отделенные от веранды полупрозрачными раздвижными дверцами {сёдзи) помещения с эпохи Эдо относительно освещены. Изобретение съемных деревянных ставен {амадо), которые днем убираются в сундук, вделанный в стену, позволило освещать веранду сквозь череду внешних сёдзи (в наши дни сёдзи обычно застекляются). Таким образом, теперь в пасмурные дни холодных сезонов можно хотя бы относительно освещать дом, где когда-то только в светлое время дня свет проникал в дом через внешнюю перегородку.

Просторные сады для прогулок, которые украшают в настоящее время Японию, — это наследство Токугава.

Неотъемлемая часть традиционного жилища — «японский сад» известен в той или иной форме (которая может оказаться и карикатурной), и его специфические элементы составляют множество символов, порождающих фантастические образы. Прежде всего в нем есть каменный или деревянный мостик, этот замечательный изогнутый мостик, кривизну которого иногда увеличивают, чтобы могла пройти лодка; или плоский мост, или мост, волнами проложенный от быка к быку (яцу-хаси), или крытый мост, появившийся в XIV веке под влиянием архитектуры дзэн-буддизма. Переброшенный через воду или деликатно покоящийся на стоячих водах, мостик позволяет пройти без риска через зеркало озера — центральную часть сада любого размера. Японский пейзаж действительно невозможно себе представить без воды и в особенности — без моря. В этой стране, разорванной на острова и открытой волнам, идея восстановления гармонии берега — традиция, пришедшая из Китая и Кореи, — должна была приобрести особенную популярность. Принцип был доведен до крайности в Кавара-но-инь в Киото, резиденции Минамото-но Тори (822—895), куда ежедневно доставляли морскую воду, из которой выпаривали соль на горящих дровах, как это делали в маленьких прибрежных деревнях, расположенных в глубине заливов. Естественная теснота уже вызывает в памяти искусственную миниатюризацию садов. Начиная с IX— X веков японцы любят в садах воспроизводить знаменитые пейзажи, как, например, Мацусима—россыпь островов среди сверкающей глади моря; или Ама-но-Хасидатэ — длинная лента, покрытая лесами, тончайшая граница, брошенная между двумя морскими пространствами, увековеченная Сэссю; или озеро в форме сердца, как, например, в знаменитом Сайхёдзи в Киото.

Сады в Киото: пруд, где произрастают водяные растения, каменный мостик, покрытый патиной времени, кусты, деревья, ствол старого дерева с невероятными изгибами — именно это и составляет элементы традиционного японского сада.

Стало традицией включать в картину один остров или несколько островов, природные разновидности которых систематизируются и копируются, например гористый остров (ямадзи-ма) и равнинный остров (нодзима); украшенный деревьями остров (морисима) и прибрежный остров (исосима). В японском варианте даосийской китайской легенды о Трех священных горах, на которых проживал за морями отшельник, владевший эликсиром долголетия, эти острова служили для лодочных прогулок, они могли стать приютом для музыкантов; символизм, таким образом, оставлял место и для праздника. Привлекали к себе внимание не только спящие воды озер, но и шумящие потоки водопадов. Начиная с X века японские мастера проявляли чудеса изобретательности при использовании естественной разницы в уровнях воды. Во времена Эдо в крайнем случае прибегали к помощи механизмов, как, например, в устройстве каскада Кёраку-эн в Токио, запечатленном для Токугава Мицукини (1628—1701), и сегодня еще спокойная гавань, зажатая между гигантским железнодорожным комплексом и современным луна-парком, снабжена колесом, поднимающим воду.

Рождаемые водой и располагающиеся около воды, появляются наконец камни. Поистине не может быть настоящего японского сада без камней, игра света на неровной поверхности которых проявляется в легкой влажности или потоке частых дождей. Наследство Китая благодаря кисти Бо Цзюйи (772— 846), поэта эпохи Тан, высоко ценимого в Японии во времена эпохи Хэйан, — интерес к камню, общая черта для всего мира иероглифов, приобрел в Японии, где его обрабатывают веками, особенную изысканность и представляет существенный элемент эстетики чайной церемонии. Камень в Японии не рассматривается как неодушевленная материя; впрочем, как синтоизм, так и буддизм одухотворяли все без ограничений. Любой материальный предмет может в любой момент стать вместилищем души, которая, пусть грешная и падшая, остается тем не менее душой. Кроме того, камень обладает неосязаемой крепостью доброго человека; отполированный и обработанный, он приобретает блеск и изящество культуры. Именно поэтому камень очень любили монахи. Распространенная мода на каменные сады и их сложный символизм, создание пейзажей с камнем (карэ-сан-суй), как в Дайсэн-инь (1512), или движения камня (тораноко-ватаси), как в Рюондзи (1450), представляли собой древнее течение: с начала эпохи Хэйан существовала особая группа трудящихся монахов и ремесленников, занимающихся обработкой камня (искидатэ-сё). Наконец, на всем Дальнем Востоке любовь к камню подпитывалась древними магическими даосийскими верованиями. Как выражение вечности камень сам является матрицей: самый известный китайский мифический царь Юй Великий родился от камня, и для того, чтобы он родился на свет, было необходимо вскрыть живот его матери; его сын Кии родился, как рассказывают, таким же образом.

Из камня изготавливают фонари. Японский фонарь (то) при всей своей материальной полезности содержит элемент тайны. Поставленный на краю дороги, он высоко поднят на опоре. Низкий, с резьбой на поверхности тяжелого колпака, гармонирующей с гладью вод, он поэтично называется «фонарь, предназначенный для того, чтобы смотреть на снег» (юкими-доро). Самые старые фонари этого типа находятся во дворце Кацура (первая половина XVII века). Похожие фонари использовались для освещения ночных чайных церемоний, которые заканчивались утром. Вместилище огня, фонарь использовался не как обычный бытовой предмет, а прежде всего как воплощение красоты и знак присутствия душ предков. Фонарь появился в Японии вместе с буддистской архитектурой, его широкому распространению способствовало содружество буддизма и синтоизма. Он укрывал огонь, зажженный верующими, и вскоре стал частью религиозного ритуала. В числе жертвоприношений были и фонари; их качество говорило о вкусе и богатстве дарителя, количество фонарей свидетельствовало о состоятельности и набожности верующих. Эта длинная череда фонарей, установленных вдоль выложенной камнями дорожки, ведущей от ворот монастыря, как в монастыре Касуга в Нара, неспешно провожает паломника к центру священного места.

Выложенная камнем дорожка пересекает сад, это не символ пути, ведущего к славе, или простого жизненного пути, это намек на дорогу, тропинка, плоские камни которой брошены в траву на расстоянии друг от друга.

Символика японского сада иногда перегружена различными составляющими, из-за чего утрачивается момент некоторой загадочности, неожиданности. Однако то, что может показаться театральностью, всегда являет очарование для глаз, и сад задуман как динамичное, а не статичное видение. Архитектор и садовник не столько украшают пейзаж, сколько дополняют и раскрывают его, предопределяя ритм шагов прогуливающегося. Образ организованной природы снабжается поэтическим именем. Это имя вызывает воспоминания о каком-нибудь дальнем путешествии, например, в Кёраку-эн воссоздано Западное озеро, которое должно напоминать о путешествии в Китай. Прогулка в саду — тщательно просчитанное движение. К сожалению, теперь из-за рекламы некоторые нововведения оказываются просто катастрофическими, например в Рюондзи: почти по всему парку установлены гигантские камни, из-за утраты простоты знаменитый сад камней потерял здесь свое значение — отсутствует символ завершения пути. Не возникает цельного эмоционального восприятия, чувство дробится, вкус утрачивается, остается только недоумение.

Просторные сады для прогулок, которые украшают в настоящее время Японию, — это наследство Токугава. Несмотря на свои иногда значительные размеры, они ведут свое происхождение от сада, связанного с чайной церемонией (тянива), и отличаются от пейзажных садов господских домов, предназначенных прежде всего для того, чтобы ими любоваться не выходя из дома. Сочетание концепции аристократической эстетики и концепции сада, связанной с чайной церемонией, особенно удачно в шедевре великого Кобори Энею (1579—1647), создателя, или, чтобы выразиться более точно и более определенно, вдохновителя, замечательного сада загородного дворца Кацура, летней резиденции императора в Киото. Кобори Энею принадлежал к семье незнатного даймё Оми. Его верность Иэясу обеспечила ему благосклонность сегуна, который назначил его на официальную должность (фусими бугё). Из-за возвышения в новой администрации он, однако, не утратил дружеских отношений, которые у него были в среде аристократов Киото. Воспитанный на классической культуре, он еще и лично преуспел в традиционных искусствах, его тянуло к старой столице. Знаменитый мастер чайной церемонии, обладающий тонким вкусом, проявлявшимся в разных сферах культуры, он в особенности преуспел в архитектуре и устройстве садов. Ему единодушно приписывают создание загородного дворца Кацура, строгая и величественная простота которого свидетельствует о таланте и страстности архитектора, влюбленного в природу, которая его вдохновляла. По преданию, прежде чем начинать строительство, он поставил три условия: неограниченность в денежных средствах, неограниченность во времени, полная свобода действий. Благодаря уважительному соблюдению всех условий мастера родился шедевр.

Дворец Кацура в Киото был построен в 1620—1624 годах для принца Хатидзё Тосихита (1579—1629), младшего брата императора Гойодзэи, царствующего в 1586—1611 годах. Позже (1642— 1647) сын принца Хатидзё Ниотада расширяет здания и сады; перестройки продолжились до визита отрекшегося от престола императора Гоми (царствовал в 1612—1629 годах) в 1658 году. Имя архитектора павильонов и садов неизвестно, ансамбль был задуман в стиле Кобори Энею, знаменитого мастера чайной церемонии. Сад включает три важные части: чайный сад (тянива); главный чайный павильон (тясицу); зеленый сад, где извилистая дорожка из камней на газоне ведет от одного здания к другому, постоянно открывая пейзаж: на этом газоне перед зрителями, располагавшимися на циновках внутри зданий, происходили игры с мячом; наконец, самое старое здание находится у кромки озера. Посреди озера два острова, на его берегах возведены искусственные скалы из песка и гальки, чтобы создать иллюзию естественного берега. Мосты и каменные фонари, дополняющие ансамбль, с тех пор служат образцом для японского искусства садов.

Есть ли еще что-либо более прекрасное, чем этот рукотворный гимн природе? Можно для сравнения вспомнить Версаль, хотя по духу он сильно отличается — рука человека воссоздает там природу, сглаживая и пересоздавая ее первообраз. Архитектурное решение ансамбля и философия пространственной организации облеклись в ненавязчивый символизм, поэтическую сентиментальность, которую любил больше всего принц, по заказу которого и создавался этот дворцово-пар-ковый ансамбль. Конечно, с течением времени образы былого, может быть, утратили некоторую свою привлекательность для новых поколений, но пропорции ансамбля из деревьев, камня и линий остаются непреходящим образцом. Загородный дворец Кацура стал для своего времени революционным примером (причем примером превосходным) использования прямой линии в пейзажном саду. Контрастная композиция: в центре парка прямые линии каменных мостиков и тропинок напоминают о вмешательстве человека в природу, материалом для зданий, расположенных в определенном порядке, по преимуществу послужили именно необработанные стволы, которые раскрывают всю первозданную красоту дерева. Только в ансамбле дворца Кацура можно видеть столь гармоничное слияние архитектуры и природы.

Урок Мусо (1276—1351), безумца, влюбленного в природу, создателя садов Сайходзи (Кокэ-дэра), настоятеля дзэн-буддистских монастырей Пяти Гор, не забыт. Гинкакудзи (Дзисёдзи) — первый пример в XV веке архитектуры с сёэн, токонома и татами, которыми устланы все полы храма; и еще более Кинкакудзи (Рокуондзи) — реставрированный памятник XIV века. Отмеченная строгостью дзэн-буддизма, эта архитектура воплотила зачарованную земную мечту о рае Амиды, где встречаются после смерти щедрые души. Это напоминание здесь, на бренной земле, о счастье в загробной жизни развивалось в XII—XIII веках, когда амидизм распространялся и становился модой, которая впоследствии превратилась в повседневность. Частные дома становились и культовыми центрами; в среде знати было модным возведение домашних храмов в центре роскошного сада. В Бёдоине или в императорском загородном дворце императора Тоба, ныне не существующем, постройки отражались в пруду. В воде, плескавшейся у основания дворцовых строений, отражаясь в текучей поверхности, удваивалось изменчивое небо. Созерцание сопровождалось радостью открытия: красота этой почти ирреальной архитектуры и ее отраженной копии разворачивалась перед посетителями в конце длинного пути; от острова к острову и от острова к храму искусная череда перспектив завершалась видом святилища. Это был апогей и одухотворенная сущность придворных садов, где молчаливая гладь озера и вод тихо струящейся реки, берущей в нем исток, оживляли протяженные пространства крытых симметричных галерей.

Aikido (айкидо) –  создавалось в результате упорного и непрекращающегося поиска истины.

Слово "айкидо" состоит из трех иероглифов: 合 — ай — соединение, объединяющее, 気 — ки — дух, энергия, моральное состояние, 道 — путь.

Айкидо – боевое искусство гармонии, было основано Великим учителем Морихэем Уэсибой (1883 – 1969 гг.); оно создавалось в результате его упорного и непрекращающегося поиска истины. Всю свою жизнь О’Сенсей прожил как истинный самурай, в духе старинной японской традиции, олицетворяя единство во Вселенной, что всегда служило духовным идеалам боевых искусств.

Общеизвестно, что Япония занимает во всем мире уникальное место в сфере боевых искусств, ведь технические приемы в Стране восходящего солнца необыкновенно разнообразные и богатые, систематические и уникальные. Особое внимание заслуживает техника, вернее искусство Айкидо, с её философскими идеями, которое ещё до недавнего времени воспринималось как что-то мистическое.

Интерес к боевому искусству Айкидо в последние годы в мире заметно возрастает. Тайны стают известными и раскрываются большому кругу заинтересованных. И это неудивительно, ведь Айкидо можно заниматься на протяжении всей жизни, и уровень мастерства с возрастом только возрастает и укрепляется. Чем человек становится старше и взрослее, тем он становится опытнее и сильнее – не так в физическом понимании, как в техническом и психологическом. Этот уникальный парадокс возможен только лишь благодаря стратегическим, тактическим и психологическим упражнениям Айкидо, которые дают возможность и в 80 лет чувствовать себя уверенно, быть сильным и непобедимым при встрече с любым видом агрессии.

Высокий уровень тренировок Айкидо базируется на древних традициях самураев. Когда-то айкидзюцу, затем Айкидо, изучали только в семейных кланах и секреты техники не разглашались.

Во времена постоянных войн, да и для собственной безопасности) тайны боевых искусств, в т.ч. и Айкидо, держали в своих семьях. Это давало преимущество при встрече с врагом и часто спасало жизни членам родовых кланов. Сотни тысяч людей во всем мире занимаются и изучают искусство айкидо, и каждый имеет свое представление об этом боевом искусстве. К сожалению, существует множество так называемых стилей Айкидо, и они часто далеки от того, чему учил основатель искусства Айкидо, О’Сенсей Морихэй Уэсиба.

Что же в действительности представляет Айкидо в широком понимании? Морихэй Уэсиба основал Айкидо в Японии в ХХ веке, но большинство технических приемов и боевых техник насчитывают несколько тысяч лет. Айкидо содержит в себе практические движения самозащиты, взяты из искусства владения мечем, копьем, из борьбы дзюдзюцу, айкидзюцу и других боевых искусств с использованием умственной энергии. Мысль противника контролируется ещё до начала поединка, и поединок часто оканчивается, ещё не начавшись… Айкидо необходимо воспринять и осмыслить как стиль жизни, как путь к миру и гармонии. Морихэй Уэсиба говорил: «…Основою основ всех боевых искусств есть любовь к Богу и любовь один к другому… Айкидо в первую очередь есть не способом борьбы с противником, это – путь возвращения мира к спокойствию и объединению, сотворения с человечества одной семьи…».

В Айкидо агрессор воспринимается не как враг, а как партнёр (одно целое с врагом), с которым нужно сотрудничать. Иероглиф «Ай» – это гармония и Вселенская любовь ко всему живому; «Ки» – жизненная энергия, дух; «До» – путь к гармонии духа и тела. Добыть победу, быть непобедимым – значит жить за Божьими заповедями, победить дисгармонию в себе, свой страх, лень, гнев, агрессию. Айкидо не принимает агрессию, и это не противостояние, а использование силы противника против его же самого. Когда не будет противоречий, состоится слияние энергии с природным движением, и человек, имеющий чистое сознание и душевный мир, станет непобедим.

В наше время Айкидо занимаются взрослые и дети, мужчины и женщины, главы правительств многих стран мира, армия, полиция, спецподразделения силовых структур, и это боевое искусство оказывает огромное влияние на тренированность и формирование личности, и на здоровье человека. Мы все – частички Вселенной, микрокосмоса, и если человек живет в гармонии с Природой, то и сама природа, сам Бог защищает его.

Все движения в Айкидо построены по законам Вселенной, созданной Великим Разумом – Богом: молекулы ДНК расположены по спирали; галактики и планеты двигаются по кругу и спирали; в Айкидо эти движения являются основными, и, что самое главное – нет остановки, а есть постоянное, бесконечное движение вместе со Вселенной. Агрессия мертва сама по себе. Когда вы почувствуете себя частью Вселенной, агрессия, которая может быть обращена против вас, как на отдельное тело, раствориться во Вселенной, которую вы собой представляете.

Люди, которые подготовлены психологически, тренируются не только в зале на татами, но и на свежем воздухе, независимо от времени года или погоды, даже при неблагоприятных климатических условиях. Отличное, здоровое самочувствие – главное доказательство положительному влиянию тренировок по изучению искусства Айкидо. Индивидуальные нагрузки позволяют достичь определённых результатов в оздоровлении всего организма, дают возможности заниматься Айкидо и людям с патологией сердечно-сосудистой системы и опорно-двигательного аппарата. Оздоровительное действие для укрепления иммунитета происходит благодаря специальным упражнениям. Психологическая подготовка позволяет руководить собственными эмоциями, терпеть боль, выдерживать влияние холода и огня.

Ещё в начале 90-х годов ко мне пришла молодая пара. Как потом выяснилось, они ездили с другого конца города. Оба работали хирургами в больнице. Было заметно, что они отдаются тренировкам по Айкидо по полной выкладке. Прозанимавшись около 3-х месяцев, они подошли ко мне, и поблагодарили за те знания, которые они получали на наших тренировках. Оказалось, молодой человек (кстати, отличный специалист в хирургии), страдал боязнью темных сумерек. Днем он чувствовал себя превосходно, но как только начинало темнеть, а он в это время находился на улице, его одолевал панический страх. Чтобы от этого избавиться, его жена заставила приехать к нам на тренировки.

Должен вам признаться: вплоть до того, как я уехал из этого города, около 10 лет эта пара у меня тренировалась, и потом этого молодого человека я представлял японским мастерам на аттестацию первого дана. Ясно, что от фобии страха не осталось и следа. Налицо была уверенность в себе, здоровое и крепкое телосложение и ярко выраженная сила духа. Но все эти знания, технику, психологическую подготовку можно получить только благодаря усиленным тренировкам, большому терпению, отсутствию жалости и потакания себе. Айкидо учит добру, радости жизни: невозможно стать мастером за короткий период, это довольно сложный и продолжительный путь.

Следует знать, что Айкидо – это не только лишь спортивные занятия, но и глубокое познание собственных возможностей, попытки собственными силами преодолеть свои недостатки, воспитать волю, настойчивость, обязательность, так же как и, доброту и достоинство.

Сегодня, когда экологическая ситуация в стране критическая, будущее здоровье нации зависит от сегодняшнего состояния здоровья детей. Именно фундамент будущей сильной и здоровой телом и духом нации, который закладывается в детях, и есть делом оздоровительных систем и изучения искусства Айкидо.

Айкидо – неопознанное и бесконечное, гармоническое соединение умения владеть собственным телом, ориентации в пространстве, и манипулирования болевыми приемами, с использованием энергии нападающего. Айкидо можно начинать изучать как в детстве, так и в пожилом возрасте. Ограничений не существует. Ведь мы все живые, и всё вокруг нас тоже живое. Нужен всего лишь шаг, чтобы наполниться покоем, но не пустоты и серой сытости, а гармонии жизненных энергий, приведенных в равновесие.

И тогда исчезает страх перед бандитами в тёмном переулке (примитивная тупая мышечная сила, на которую всегда найдется большая сила), или будь-то некое противостояние в какой-нибудь сфере, например политической, где идет поединок психологический или бизнесовый, где реакция соревнуется со скоростью, а стратегия проходит безболезненно.Приходит умение владеть ситуацией, и способность нейтрализовать вредное действие, которое идет снаружи, сам на сам. Расширившись, Айкидо всё равно осталось достоянием узких элитарных кругов мира. Люди, которые пытаются овладеть толпой, за счет физического достижения, на этом пути долго не задерживаются.

Итак, как и во всех восточных системах, имеем ввиду в первую очередь тренировку духа через определённый комплекс физических упражнений, умение сконцентрировать своё подсознание, или наоборот, раскрепостить его, умение накапливать «энергетический потенциал», что делает человека весомым непосредственно, т. е. не за счет его проявления в действии, а самим фактором его личного существования.

Природа обширна и глубока. Чем больше вы продвигаетесь вперед, тем больше вы видите впереди. Айкидо – это путь без конца, в полной гармонии с Природой. Я нахожусь на первой ступени в области Айкидо, и я еще практикую. Я буду продолжать так поступать весь остаток моей жизни и оставляю Айкидо в наследство будущим поколениям.

О’Сэнсэй Морихэй Уэсиба

Образец син-гунто армейских офицеров по уставу 1934 г. (и 1938 г.)

Это — самый распространенный тип японского армейского меча, который обычно, и совершенно ошибочно, называют «самурайским мечом». Наименование, состоящее из трех японских иероглифов: син (новый), гун (военный), то (меч), — и означающее «новый военный меч», очень популярно на Западе и теперь принято среди коллекционеров. Однако справочник «Ниппон но гунсо» («Японское военное обмундирование») дает его описание под названием «Рикугун но гунто» (т.е. армейский боевой меч), что в принципе относится к любому армейскому мечу. Тем не менее для ясности и четкости изложения, целью которого является дифференциация и систематизация армейского холодного оружия, мы сохраняем в нашей книге термин син-гунто. Впрочем, по уставу он числится как «образец армейского офицерского меча типа 94 (1934 г.)».

В 1930-е гг. в Японии под влиянием все более набиравшей силу идеологии традиционализма и национализма пришли к мысли, что мечи сухопутной армии и флота должны в полной мере отражать тенденции времени. В результате образцы кю-гунто, созданные в европейском стиле, заменили мечами, олицетворявшими традиции японских самураев. Как и его предшественник, син-гунто также был боевым оружием. Согласно «Ниппон но гунпуку» («Японская военная форма»), син-гунто введен 14 февраля 1934 г. как модификация меча «тати» (традиционный меч, который носили, подвешивая к поясу лезвием вниз) периода Камакура (1185-1332 гг.). Он предназначался для армейских офицеров (включая кавалеристов) и унтер-офицеров. Как отмечалось ранее, син-гунто сменил армейский кю-гунто, последний тем не менее не запрещалось носить тем, кто его имеет. Син-гунто должен был также вытеснить и другой тип традиционного меча утигатана (катана), хотя некоторые продолжали отдавать ему предпочтение.

Изучение фотографий того времени свидетельствует о том, что син-гунто носили (по крайней мере иногда) и военнослужащие ниже унтер-офицерского ранга. Так, на снимках до 1941 г. с этим мечом можно увидеть старшин, ефрейторов, сержантов и старших сержантов. Сомнительно, чтобы это практиковалось повсеместно, так как в 1935 г. для сержантского состава был введен свой вариант син-гунто массового производства с алюминиевой рукоятью. До этого военнослужащим такого ранга, по-видимому, полагалась только пехотная сабля для сержантского состава образца 1899 г. Вполне вероятно, что до 1935 г. (а может быть, и после) наиболее состоятельные представители младших армейских чинов имели право выбора и могли покупать офицерские син-гунто вместо предписанной уставом модели. Можно, конечно, предположить, что при определенных обстоятельствах и солдаты, и ефрейторы носили син-гунто по приказу, по крайней мере в конце 1930-х гг., но это — всего лишь гипотеза. На самом деле, судя по всему, такое несоответствие случалось нечасто, а на фотографиях 1940-х гг. встречается очень редко. Примечателен в этом отношении снимок, сделанный в сентябре 1945 г. и опубликованный в книге «Мечи японской армии 1868-1945 гг.» На нем запечатлен рядовой, который держит в руках меч в кожаном чехле.

Офицерский син-гунто образца 1934 г. предписывалось носить на двух обоймицах (аси), подвешивая к поясному ремню, снабженному двумя пасовыми ремешками. Примеры син-гунто с двумя аси свидетельствуют о том, что нижняя обоймица была съемной, а верхняя — закрепленной. В литературе не упомянуто ни одного экземпляра в металлических ножнах (без кожаного чехла) с парой фиксированных аси. Справочник «Ниппон но гунпуку» утверждает, что кавалерийские офицеры, носившие такую же портупею, пользовались для подвешивания цепочкой, вместо черных кожаных ремешков на фетровой подкладке, однако эта информация еще требует проверки. Вероятно, пехотинцам (и артиллеристам) для парадов требовалось две обоймицы, а для несения службы — одна. Кавалеристы, предположительно, всегда обходились одной. В (середине?) 1938 г. в устав были внесены поправки, санкционировавшие применение только одной (фиксированной) верхней обоймицы (аси). Упорядочение коснулось только этого элемента оправы, все остальные остались прежними.

Перейдем к детальному описанию армейского син-гунто и рассмотрим различные вариации, которые встречаются на практике. Гарнитура рукояти латунная. Она состоит из набалдашника (кабуто-ганэ) и муфты (фути), выполненных в технике литья и декорированных рельефным изображением цветов вишни (сакуры) и листьев. Мотивы выступают на фоне фактурной поверхности, обработанной в стиле точечной гравировки, т.е. сплошь покрытой крохотными ямками. Окончательная отделка предусматривает нанесение на поверхность коричневой антикоррозийной патины. Края каждой грани и фигурный профиль подчеркиваются позолоченной кромкой. Довольно часто встречаются набалдашники, в которых сакура и листья представляют собой инкрустацию медью. Иногда попадаются простые, лишенные орнаментации детали оправы с обычной коричневой отделкой поверхности или украшенные только характерной точечной гравировкой фона, что скорее всего является признаком поздних изделий, т.е. относящихся к 1943 или 1944 г. Кабуто-ганэ имеет сквозное отверстие, куда вставляется втулка или своеобразный «металлический рукав», через который пропускается декорированная латунная петля (сарутэ) для прикрепления темляка. Концы втулки по обеим сторонам рукояти оправлены розеткой с зубчатыми краями. Как правило, эти розетки являются интегральной частью кабуто-ганэ. Однако в редких случаях, когда набалдашник рукояти сделан в форме наконечника ножен (исидзукэ), они являются самостоятельной деталью оправы. Обычный декор сарутэ — цветы вишни, листья и бутоны, встречается также изображение сжатых лапок обезьяны и в редких случаях воспроизводится один из знаков отличия военно-воздушных сил в виде парящей птицы. Наряду с этим петли бывают простыми, гладкими и не только металлическими (латунными, медными, стальными), но свитыми из шнуров или вырезанными из замши.

Рукоять обмотана коричневой тесьмой в стиле, типичном для традиционного меча катана. Узел обмотки располагается либо около кабуто-ганэ, либо проходит через край набалдашника. Иногда тесьма бывает и других цветов, включая зеленый, синий, черный и даже контрастное сочетание светлого и темного коричневых тонов. Эти вариации никак не связаны с системой воинских званий. Деревянная основа покрыта белой кожей ската (самэ). На мечах военного времени можно найти искусственную самэ из пластмассы, что. вероятно, объясняется соображениями цены изделия или дефицитом природного материала. Иные покрытия рукояти: коричневая шагрень (рыбья и акулья кожа), черная кожа и обнаруженная в одном случае коричневая наждачная бумага, — обычно свидетельствуют о позднем периоде производства, когда самэ стала недоступна. В одном уникальном образце была обнаружена рукоять, обернутая позолоченным медным листом с рельефным декором, имитирующим фактуру самэ. Искусственная черная кожа с холщовой обмоткой скорее всего относится к послевоенному изобретению. В редких случаях на деревянной основе можно увидеть написанное чернилами или карандашом имя человека, который производил обмотку рукояти, но обычно попадаются только сборочные марки.

На обеих сторонах рукояти под тесьмой имеются штампованные украшения из позолоченной латуни или меди, называемые «мэнуки». У армейских син-гунто эти детали оправы имеют форму трех цветков вишни типа кадосакура, у флотских мечей кай-гунто они были другие. Однако небезызвестно, что полностью стандартные Образцы син-гунто могли включать старые или созданные в период Сёва образцы мэнуки в виде драконов, цветов и т.п., типичные для традиционных самурайских мечей. Рукоять скрепляется с клинком посредством бамбукового колышка (мэкуги), проходящего сквозь отверстие в хвостовике и легко удаляемого для перемонтировки меча.

Уставная литая латунная, иногда позолоченная, гарда (цуба) имеет форму «аси» или «мальва». В плане она овальная или яйцевидная с четырьмя уплощенными лопастями, в центре каждой из которых имеется заостренный выступ. Обе стороны гарды украшены рельефными изображениями четырех цветков сакуры, выступающих на фоне фактурной поверхности с точечной гравировкой. Кроме центрального отверстия для хвостовика по обе стороны от него могут быть еще два дополнительных (рёхицу). Как правило, цуба монолитная, но встречаются син-гунто и с ажурными гардами, которые, по позднейшим слухам, первоначально предназначались для старших офицеров. Обычная толщина составляет 7,5 мм, но нередки и более толстые экземпляры. Иногда та часть поверхности цельной цубы, которая покрыта точечной гравировкой, отличается матовой красноватой отделкой, но это скорее всего — вольность мастера и не играет никакой особой роли. По обеим сторонам гарды помещаются прокладки (сэппа) в виде плоских муфт различных размеров, общим числом от двух до четырех с каждой стороны. Сэппа последовательно накладываются на гарду в порядке уменьшения размеров: непосредственно к поверхности прилегает медная дай-сэп-па, по очертаниям и размеру совпадающая с областью вокруг центрального отверстия на цубе; далее идут латунная, медная или (иногда) посеребренная ко-сэппа овальной формы, а за ней — латунная или алюминиевая, также овальная. Все они имеют щель для зажимной скобы, если, конечно, избрана именно такая система удержания меча в ножнах. Вместо регламентированных гард можно обнаружить и старые цубы, которые использовались с традиционными мечами катана, но в этом случае обычные для син-гунто дай-сэппа отсутствуют.

Как правило, закрепление меча в ножнах осуществляется с помощью зажимной скобы, помещенной у основания рукояти и сцепленной с устьем ножен, которое снабжено соответствующим пазом. Гладкая или декорированная пусковая кнопка, регулирующая положение зажимной скобы, выступает на фути (муфте). Если подобная система не применяется и меч закрепляется простым проталкиванием в плотно пригнанные ножны, то на фути нет отверстия для нажимной кнопки, однако и на цубе и на сэппа они могут быть, хотя остаются незадействованными. Последнее подтверждается рядом обследованных аутентичных образцов мечей. Тем не менее в некоторых случаях наличие подобных цуб и сэппа может означать послевоенное вмешательство или добавление новых деталей оправы. Маркировка производителя, как правило, отсутствует, но сборные номера и иероглифы, совпадающие на всех деталях оправы: гарде, наборе прокладок сэппа и основании фути, — имеются.

Инспекционные штампы замечены на некоторых цубах и в редких случаях на обеих сторонах кабу-то-ганэ. Они принадлежат в основном арсеналу в Нагоя и Токийскому арсеналу №1, которые занимались также и производством клинков. Неизвестно, какие еще фабрики производили гарнитуру мечей, кроме тех, которые имеют идентификационные арсенальные штампы, и сколько их было по стране. В публикациях упомянуты также и монолитные серебряные детали прибора, которые, должно быть, делали по специальному заказу. На практике они встречаются очень редко. Посеребренные детали оправы, замеченные на ряде образцов мечей, могли быть изготовлены и после войны. Каждый вправе иметь на этот счет свое суждение. Клинки обычно традиционной формы сино-ги-дзукури, как и у кю-гунто. На хвостовике могут стоять имя кузнеца, дата и сведения, относящиеся к месту или типу производства. Часто встречаются армейские инспекционные штампы.

Клинки обычно на 100 (41) — 125 (51) мм короче ножен. Однако старые клинки мечей вакидзаси длиной от 405 (161) до 610 (241) мм могут находиться в ножнах, значительно превышающих их по размерам. К типам клинков мы обратимся позднее, но по технологии изготовления все они подразделяются на следующие категории:

1. Машинного производства из одного куска стали. Обычно ассоциируются с клинками конца войны и с продукцией экстренного выпуска.
2. Комбинирование ручной и машинной ковки, масляная закалка (абура яки-ирэ); основная масса произведена в период Сева частными кузнецами, изделия часто подвергалась армейской инспекции. Распространенный тип.
3. Традиционные клинки ручной ковки и закаленные в воде (гэндайто). Созданы в частных мастерских кузнецами более высокого класса. Редкие.
4. Старые, наследственные клинки, взятые из традиционных мечей типа тати, катана или вакидзаси и перемонтированные в военную оправу (гунто) либо по личной просьбе, либо продавцами. Составляют, возможно, менее 10% от общего числа мечей син-гунто;

В оправе всегда присутствует латунный или медный воротник на основании клинка (хабаки). Хабаки, сделанные из двух соединенных вместе кусков (нидзю хабаки), на клинках военного времени периода Сева не обнаружены.

Обычно встречаются два типа ножен: с металлическим покрытием деревянной основы и полностью деревянные с неснимающимся кожаным чехлом, который мокрым натягивается на ножны и, высыхая, точно «садится» по форме, плотно прилегая к поверхности. Образцы второго типа называются «полевые ножны».

Последнее из великих собраний шедевров — «Новое собрание старых и новых песен» (Син Кокинсю) — вышло в свет в 1205 году.

Японская цивилизация характеризуется тем, что в ней быстро развивалась народная культура, которая постепенно вытесняла аристократическую культуру, все-таки не превзойдя ее. В эпоху Хэйан именно аристократическая культура заложила основы японской литературы и породила классические шедевры. При этом дворе почти с момента своего возникновения царила лишенная какой-либо политической действенности атмосфера монашеской отрешенности, где понятия и объекты не имели такой ценности, как в иных местах; там было все, что тогда являлось превосходным, а потом было вульгаризовано. 

Поэзия Японии 

Внутри этой культуры родилась и развивалась великая национальная поэзия. При дворе поэзия была не только приятным времяпрепровождением; она стала обычным языком должностных лиц. В стихах они выражали свою радость по поводу наступления весны или боль обманутой любви; но они пользовались языком поэзии как для того, чтобы благодарить за милость, за почести, за продвижение в длинной очереди государственной иерархии, так и для того, чтобы выразить свою горечь, разочарование или отчаяние, когда их обходили милостями. Императоры лично интересовались поэзией, и с VII до XV века появились одна за другой антологии (последняя будет завершена в 1439 году), причем каждая из них увековечивала в литературном мире имя правителя, который распорядился ее составить. Среди этих сборников три занимают особое место, так как помимо значительного количества произведений, которые они содержат, в них были включены исследования по поэтике. 

Последнее из великих собраний шедевров — «Новое собрание старых и новых песен» (Син Кокинсю) — вышло в свет в 1205 году. В него входило двадцать томов, по образцу предшествующей антологии, тексты располагались по темам: времена года, счастливые события, расставания, путешествия. Там были сгруппированы вместе стихотворения, которые вдохновлены именем птицы, цветком, местностью, любовью; затем шли элегии, стихотворения по различным поводам; за ними, наконец, следовали стихотворения с необычными стихотворными размерами. К этим традиционным рубрикам, уже определенным «Собранием старых и новых японских песен»» (Кокинсю, или Кокинвакасю, 905), прибавлены два новых сюжета — о синтоистских божествах и на буддийские темы. Религия, которая некогда пронизывала невежественный поэтический мир, но не была его непосредственным предметом, существовала в той или иной степени в монастырях. Сентиментальный буддизм эпохи Хэйан наполнил сердца. Двор, покинутый властью и ставший бедным, утешался амидизмом, который воодушевлял трепещущий огонь чувств, оскорбленных драмами жизни. В лирическую поэзию явилась мягкость его универсального сострадания, меланхолическая смиренность человека перед грубостью вещей и неуверенная надежда на рай, где были бы забыты бедствия этого мира.

Обычно противопоставляют эстетизм (иногда немного сухой) Фудзиварано Тэйка (1162—1241), известного также под именем Садай, которому было поручено составление Син Кокинсю, утонченной любви к природе, выраженной меньше чем через полстолетия в творчестве поэта-монаха Сайге (1118—1190). Этот великий путешественник, как и многие японские художники, умел переводить в словесные образы свои чувства, которые ему внушала красота родной страны. 

Суровость времени — а то была эпоха войн между Тайра и Минамото — придавала стихотворениям Сайге более мрачную тональность, но также и большую глубину по сравнению с Кокинсю. «Собрание старых и новых песен», составленное по распоряжению императора Дайго (897—930), — первая поэтическая антология на японском языке и отличается, таким образом, от старинных сборников поэзии на китайском языке. Ее содержание почти полностью состояло из произведений в форме танки, которая включала тридцать один слог (5, 7, 5, 7 и 7 слогов в строке) и представляла собой короткое стихотворение, характеризующееся изяществом и краткостью. Именно из нее рождается вся позднейшая японская поэзия, но и сама она никогда не будет полностью забыта. Танка всегда сопровождала придворную культуру до XIX столетия и сохраняла место, которое ей было определено в Кокинсю; однако танка снова стала очень популярной, ко-гдав 1891 году филолог и поэт Отиай Наобуми (1861—1903) опубликовал свой «Новый свод законов о коротких стихотворениях» (Синсэн катэн), из которого Ёсано Тэккан (1873—1942) черпал вдохновение для своего глубокого лирического чувства. По сей день существует «Международное общество танки», основанное Жюдит Готье и принцем Сайондзи Киммоти (1849—1940) в конце прошлого [XIX] столетия. Целью общества были не только переводы танки, чтобы иностранцы могли оценить поэтические достоинства, но и воспитание вкуса к их созданию на других языках, что и попыталась сделать Жюдит Готье на французском языке. С тех пор, несмотря на трудности, с которыми встретился этот союз поэтического духа и поэтической формы, очень отличающихся друг от друга, поклонники танки не отказались от попыток осуществить этот сложный синтез. Задача, впрочем, более чем замечательная, так как в самой Японии жанр танки постепенно умирает, чрезмерное изящество и изысканность убивают его содержание. На это влияют, кроме того, узкие фонетические границы жанра, злоупотребление каламбурами — словами с двойным смыслом (какэ котоба), клише, знаменитые слова-подушки (макура-котоба), эти эпитеты в манере Гомера, которые неизменно сопровождают некоторые слова; таким образом, небо (амэ) всегда «безграничное и надежное» (хикасата-но амэ), в то время как утреннее солнце — «улыбающееся и лучистое» (эмисакаю). 

С веками значение эпитетов стиралось, и макура-котоба оказывались всего лишь легким сопровождением для идеи, а иногда и избитым стилистическим приемом. Томная нежность этих стихотворений воскрешает в памяти неуловимые изменениия природы, авторы воспевают цветы, любовные порывы, эта поэзия пробуждала поэтический талант и мужчин и женщин, монахов и воинов. В 951 году было основано «Ведомство национальной поэзии» (вака-докоро), которому препоручалась задача собирать эти крохотные эфемерные драгоценности. В результате плодотворных поисков они были внесены в Кокинсю. Эта антология, которую предваряли предисловия на китайском языке Ки-но Ёсимоси (умер в 919 г.) и на японском языке (что очень важно) Ки-но Цураюки (883—946), заложила основы, на которые впредь опирались все японские поэты, пишущие на родном языке, в том числе понятие быстротечности впечатлений (моно-но аварэ), которому было суждено оказать влияние на всю эпоху Хэйан. Пронизанная буддизмом, скорее связанным с чувствами, чем с подлинно нравственным или религиозным началом, эта идея оказалась прежде всего эстетическим принципом. Она вполне соответствовала духу придворной поэзии, дружественной легкости и блеску, слегка завуалированному, что представлялось идеалом хорошего вкуса. 

Эта изысканная меланхолия, повторяясь сто и даже тысячу раз, утрачивает свое очарование, на его месте нередко возникает искусственный академизм; однако она очаровательна, когда если передана талантом Аривара-но Нарихира (825—880). 

Более богатыми являются стихотворения, включенные в первую величайшую японскую антологию «Антология мириадов листьев» (Манъёсю), составленную, по-видимому, Отомоно Якомоти во второй половине VII столетия. Благодаря этому можно читать произведения 491 поэта и 70 поэтесс, не считая двухсот анонимных стихотворений. Хотя они и были написаны иероглифами китайского языка, значение которых столь же идеографическое, сколь фонетическое, эти стихотворения свидетельствуют о чисто японской способности чувствовать и чрезвычайно отличаются от бесчисленных китайских стихотворений, которые тогда сочинялись в Японии. Стихотворные размеры еще различаются и довольно неопределенны. Хока, или длинное стихотворение, структурировалось с переменным количеством стихов, чередованием 5 и 7 слогов (некогда они включали от 3 до 11 слогов). Этот ритм 5 и 7 слогов встречается и в танке. Сэдока представляет исключительный ритм 5, 7, 7, 5, 7 и 7 слогов в строке. Длинные стихотворения обычно сопровождаются короткими стихотворениями, которые обобщают смысл, в то время как короткое предисловие на китайском языке, помещенное в начале произведения, рассказывает о том, какие именно обстоятельства. 

Вдохновили автора на создание этого произведения. Больше всего в этих стихотворениях рассказывается о радостях и огорчениях любви; сюжет других был определен впечатлениями, которые получали высшие чиновники в обязательных поездках до места службы в провинцию; некоторые, наконец, были отзвуком старинных легенд. Среди авторов, наделенных большим талантом, необходимо упомянуть Ямабэ-но Акахито (первая половина VII в.), который умело воспевал красоты природы, и Какиномото-но Хи-томаро (конец VII в.), который оплакивал смерть придворной дамы (унэмэ) Киби-но Цу.

Поэзия Хитомаро вдохновляется колдовским ритмом ритуальных синтоистских молитв (норито), благородный стиль которых равным образом является и стилем императорских манифестов (сэммио), перегруженным к тому же китайскими терминами и буддийскими выражениями.

Эти сокровища японской литературы, которые в XIX столетии и сегодня обычно считаются вершиной национальной литературы, чрезвычайно быстро забылись в свое время. В IX веке развитие национальной письменности, способной выразить душу поэтов, заставило позабыть о старом и условном чтении идеограмм, которыми искусственно была записана поэзия Манъёсю. Смысл утратился до такой степени, что в X веке император Мура-ками (946—967) поручил Минамото-но Ситаго (911—983) и четырем другим ученым восстановить старинные правила чтения. Двумя веками позже, в 1185 году, появляется первый комментарий. Затем в 1683 году Токугава Мицукини (1628—1701) поручил ученому монаху Кэйтю (1640—1701) изучить Манъёсю при помощи зарождающейся тогда филологии. Потребовалось не менее десяти столетий, чтобы Манъёсю вернулся из забвения. И в самом деле, Манъёсю оказался в досадном положении посредника между двумя главными формами выражения — китайской литературой и литературой на родном языке, которой вскоре было суждено создать шедевры.

Уже в раннем буддизме не было единства в решении многих конкретных догматических и организационных вопросов.

Буддийская традиция объясняет этот разнобой тем, что Будда в своих проповедях обращался к разным категориям слушателей и, следовательно, каждый раз по-разному излагал свое учение. В действительности здесь имел место естественный процесс формирования новой религии, при котором неизбежно соперничество школ и направлений.

Индийский буддизм и позднее не достиг догматического и организационного единства. Десятки различных религиозно-философских школ, проповедовавших буддизм, по-своему толковали его идеи. Наиболее крупные направления в буддизме—хинаяна и махаяна — отразили внутреннюю борьбу различных тенденций, которая не прекращалась все Долгие годы существования этой религии.

Хинаяна, т. е. «узкая колесница» или «узкий путь спасения», обычно рассматривалась как наиболее ранняя форма буддизма. Ее последователи считают, что они являются носителями «истинного» учения, провозглашенного основателем буддизма. Хинаяна теснее связана с исконными религиями Индии и получила в дальнейшем распространение (обычно под названием «тхеравада») главным образом в сопредельных с Индией странах (Цейлон, страны, расположенные на полуострове Индокитай), т. е. там, куда направлялись с течением времени большие массы переселенцев из Индии и где условия общественного развития были ближе к индийским.

Хинаяна — резко выраженный монашеский буддизм. Строго говоря, получить религиозное спасение, согласно учению хинаяны, может только тот, кто практически порвал все семейные, имущественные, вообще мирские связи, ушел от треволнений обычной земной жизни в уединение монашеского бытия. Только аскетическое уединение монаха, живущего подаяниями мирян, создает якобы необходимые условия для накопления высоких нравственных добродетелей, ведущих к полному отказу от всех жизненных интересов, подавлению всех чувств и желаний, к состоянию святого, архата — существа, преодолевшего закон бесконечных перевоплощений в мире страданий. Конечно, такова была лишь теория.

На практике же монашеские организации активно участвовали в общественной и политической жизни тех стран, где распространилась хинаяна. В ряде стран буддийское духовенство подчас даже осуществляло государственную власть (теократия). Монах рассматривается верующими мирянами в странах тхеравады как высшее существо, его авторитет непререкаем, его слово — закон. События последних десятилетий особенно активизировали монашество в этих странах, в большинстве своем освободившихся от колониальной зависимости, ставших на путь самостоятельного политического развития, Хинаяна в свою очередь подразделяется на целый ряд религиозно-философских школ, наиболее значительными из которых считаются вайбхашики (сарвастивадины) и саутрантики. Между этими направлениями, велись ожесточенные споры по вопросу о том, какие части канонической литературы выражают подлинное учение Будды.

Саутрантики отвергали авторитет тех текстов «священного писания», которые были написаны якобы сарвастивадинами. Саутрантики в своих рассуждениях основывались главным образом на сутрах (Суттапитаке), которые будто бы передают подлинные высказывания самого Будды. Это и объясняет присвоенное ими название (саутрантики — «последователи доктрины сутр»).

Понимая в буквальном смысле учение Будды о всеобщем непостоянстве, они отвергали какое-либо «истинное бытие», считали, что все является «сущим только в настоящем», т. е. выработали так называемую «доктрину мгновенности», получившую в более позднем буддизме название «теории свалакшаны». Нирвану они понимали как абсолютное ничто.

Вайбхашики не признавали авторитета сутр, они придавали большее значение анализу самого сознания, именуя этот анализ «опытом», с помощью которого познается мир. В конечном итоге они также приходили к выводу о том, что наше сознание — «непрерывный поток душевных состояний» — порождает внешние объекты, «Объекты, которые мы видим,— говорили они,— перестают существовать, когда они не воспринимаются». Свое название вайбхашики получили от сочинения «Махавибхаша» или просто «Вибхаша» — комментария на сочинения Катьяянипутры, одного из ранних буддийских авторов. Сарвастивадинами же они названы, как говорится в буддийской литературе, потому, что допускают существование вещей во всех трех временах — в прошлом, настоящем и будущем (sarva kale asti), хотя эти вещи не более чем плод активности нашего сознания. Таким образом, учение сарвастивадинов было направлено против «теории мгновенности», в том виде, как ее понимали саутрантики.

Махаяна, т. е. «широкая колесница» или «широкий путь спасения», обычно считается более поздней формой буддизма, хотя многие характерные для нее черты можно найти в ряде положений, приписываемых Будде. В отличие от хинаяны важнейшим моментом в махаяне становится не личное спасение ушедшего от всего мирского монаха, а активное религиозное влияние монахов на мирян, соответствующее интересам классовой верхушки феодального общества, идеологией которого для большинства буддийских стран Азии и стала махаяна.

Считается, что уже на четвертом буддийском соборе, предположительно созванном в 100 г. н. э. главой кушанского царства Канишкой в городе Кашмире, были сформулированы основные положения махаяны. Главная роль в установлении махаяны, по преданию, принадлежит известному схоласту «северного буддизма» Нагарджуне. Важнейшими теоретиками вслед за ним считаются его современник Асвагоша и более поздние «отцы церкви» Васубандху и Асанга.

В своих исходных положениях и выводах махаяна сходна с ранним буддизмом. Принципиально новым становится в ней столь значительное «расширение» пути спасения, что последнее становится доступным не только монахам, но и любому мирянину. Это позволило буддизму стать первой по времени возникновения мировой религией, значительно расширить этнические и географические рамки его распространения.

Наиболее важным новшеством в догматике махаяны было изменение представления о бодисатве. Если в раннем буддизме сами бодисатвы практически никакой роли в спасении людей не играли, то в махаяне они добровольно отказываются от погружения в нирвану из сострадания к людям. Они — сверхъестественные существа, небожители, но постоянно занимаются земными делами. Сам Будда, достигнув нирваны, не исчезает из сферы земного. Его особое мистическое «небесное тело» воплощается в бодисатвах, специализирующихся в различных областях добродетелей, совершавших подвиги любви и милосердия в своих прежних перерождениях, способных совершать их и теперь. Такое учение «сближало» людей с «миром богов», давало надежду на то, что, поняв земные страдания отдельных людей, бодисатвы окажут им индивидуальную помощь в спасении. Быстро вырастал и усложнялся пантеон. Служители культа превращались в посредников между простыми людьми и богами. Махаяна не только пополняла свой пантеон за счет прошлых и грядущих будд (Шакьямуни, Амитаба, Вайрочана и др.) и множества бодисатв (Авалокитешвара, Манджушри, Ваджрапани, Майтрея и др.), но и весьма широко включала в него божества других религий.

Естественно, что в махаяне быстро развиваются и усложняются культ, магические приемы воздействия на сверхъестественные силы — умилостивление добрых и обезвреживание злых.

Элементы субъективного идеализма, свойственные и религиозно-философским школам хинаяны, находят себе особенно благоприятную почву у представителей основных течений махаяны: у йогачаров и мадхьямиков. Первых индийская философская традиция считает «идеалистами», вторых — «нигилистами». Первые категорически отрицали существование материальных, воспринимаемых чувствами предметов и явлений. Все предметы — лишь порождение нашего сознания, комбинации наших ощущений. Окружающий мир — не более чем сновидение, вне мысли нет ничего. Только йога — сосредоточение мысли, позволяющее познать высшую истину, — ведет к состоянию бодисатвы.

Основатель школы йогачаров Асанга писал, что высшая истина, постигаемая бодисатвами, — истина «происхождения всего в сознании». Нирвана — это очищение ума, достижение его «лучезарной прозрачности» путем йоги.

Мадхьямики выдавали себя за наиболее верных толкователей учения Будды. Крупнейший представитель мадхьямиков Нагарджуна широко использовал логические приемы для доказательства того, что мира вообще нет. «С абсолютной точки зрения, — утверждал Нагарджуна, — нет совершенно никакого различия между истиной и заблуждением». Только мистическим прозрением, отказавшись от любой попытки познать или изменить мир (ведь он — пустота!), можно обрести блаженство нирваны. Другими словами, пусть слепая вера заменит стремление к познанию.

Мы могли остановиться лишь на важнейших направлениях и школах буддизма, сложившихся в ходе его ранней истории. Позднейшие учения базируются главным образом на этих первоначальных формах буддизма, развивая и дополняя их.

Искусство войны ( кит. 孙子兵法 , буквально Законы войны учителя Сунь)

Искусство войны — Оборона

Замки, которые никогда не играли сушественной роли в японской военной традиции, появились в конце периода Муромати. Даже Хэйкэ и Гэндзи имели так называемые замки, больше напоминавшие традиционные укрепления американского «фронтира » — несколько наблюдательных вышек, обнесенных деревянным частоколом. Подобного рода фортификационные сооружения применялись в Кавати и Тихая.

Основой японской военной традиции бьли полевые сражения, которые заканчивались индивидуальными поединками. Японцам была чужда европейская традиция про ведения долговременных осад. Такое положение дел сохранялось до времен Кусуноки Масасигэ, когда стала широко при меняться тактика затяжных осад. Но даже и тогда настоящие сражения начинались с вьлазки осажденных или прямой фронтальной атаки. Были попытки штурма замков, но небыло ничего напоминающего осадные орудия. Если бы бакуфу применяло тараны или катапульты, война Намбоку закончилась бы довольно быстро. Однако тогда в Японии еще не бьло осадных машин. Настоящие замки стали появляться в середине ХУI в. — примерно в тоже время, когда в Японии высадились первые португальцы, привезшие с собой огнестрельное оружие. Контакт с европейцами оказал определенное влияние на развитие военного дела в Японии.

Известно, что замок Адзуги — крупнейшая крепость Ода Нобунага — был построен с помошью португальского инженера. Мощные стены японских замков отличались изяшными округлыми линиями, что служило вполне определенной цели: на такие стены было трудно подниматься. Эта конструктивная особенность была унаследована от ранних фортификационных сооружений. Главная башня замка имела функциональные отличия от европейских сооружений подобного рода — на Западе она служила жилым помешением для феодала и его семьи, а в Японии выполняла функции командного пункта. Только позднее некоторые из таких башен стали использоваться в качестве жилых комплексов — в основном для этой цели служили дворцы, возведенные внугри крепостных стен.

К сожалению, большинство старинных замков со временем погибло. Многие замки, которые могли стать оплотом антиправительственных сил, были разрушены в период бакуфу Toкyraвa. В первую очередь уничтожались старые и, как тогда казалось, бесполезные замки. Многие погибли в результате землетрясений, пожаров или даже авиационных бомбардировок, как это неоднократно случал ось во время Второй мировой войны. Большинство японских замков сегодня — это железобетонные копии, воссозданные в ХХ в. Сейчас Япония переживает настояший реконструкторский бум: за последние несколько лет частично или полностью восстановлены несколько замков.

Существовали три разновидности замков: горные, на холмах и равнинные. Каждый из них имел свои преимущества и недостатки. Замок в горах проще было оборонять, но он был неудобен для проживания. Расположенный на открытой равнине замок защитить было гораздо труднее, но зато в нем бьло удобнее жить. Замок на холме или на искусственной насыпи был, вероятно, наиболее удобным вариантом и в военном, и в бытовом отношении.

Искусство войны — Нападение

В эпоху войны Гэмпэй сражение велось по преимуществу между равными по социальному положению воинами: крестьяне сражались с крестьянами, а командиры и офицеры вызывали на поединок себе подобных. Старинные китайские классические трактаты о военном деле, подобные «Искусству войны» Сун Цзу, стали известны самураям уже в Х в. Ёсицуна, как и Тайра, внимательно изучали их. Используя тактические знания, полученные из китайских трактатов, Кусуноки Масасигэ коренным образом изменил характер ведения войны. Он одним из первых начал активно использовать агентypнyю сеть и военную разведку.

Зачастую даймё не принимали личного участия в руководстве войсками на поле сражения, а передавали эту функцию подчиненным им полководцам. Сами даймё следили за ходом битвы, находясь в тылу армии, где формировалось некое подобие командного центра. Их окружала личная гвардия и высокопоставленные самураи, которые назывались хатамото — то есть приближенные даймё. Некоторое время у каждого даймё были свои хатамото. Однако при бакуфу Токугава только прямые подданные Toкyraвa имели право носить такой титул, он стал наследственным и уже не подразумевал, что его носитель является вассалом даймё. Со временем в армиях про изошли и другие изменения. С появлением огнестрельного оружия к традиционным отрядам лучников, копейщиков и других воинов присоединились подразделения мушкетеров. Появление нового оружия вызвало соответствующие изменения в тактике ведения боя.

Трактат — Искусство войны

Древний китайский трактат, авторство которого приписывается генералу и стратегу Сунь Цзы, жившему в конце периода Чуньцю. Трактат состоит из 13 частей, в каждой из которых рассматривается один аспект ведения войны. Считается, что трактат был ведущим учебником по военной стратегии и тактики своего времени. Описанные в трактате принципы и идеи сохраняют свою актуальность не только для военного дела, но и для других видов человеческой деятельности, в которых существует протибортство и необходимо стратегическое планирование, в частности в бизнесе и менеджменте.

«Искусство войны» — самый древний трактат по военной стратегии в истории, наиболее знаменитый и влиятельный из «Семи классических военных произведений». Сунь Цзы подчеркивал важность правильного выбора позиции в военной стратегии. Выбор позиции обусловлен как объективными физическими условиями на местности, так и знанием о субъективных особенностях противников. Умелое планирование предполагает быстрое реагирование на изменение положения, при этом в результате столкновения планов противников создаются сложные и неожиданные ситуации.

Тринадцать разделов

«Искусство войны» состоит из 13 разделов:

1. Предварительные расчеты. В разделе рассматриваются 5 фундаментальных факторов (Путь, Небо, Земля, Полководец, Закон) и 9 элементов, которые предопределяют исход военных действий. Оценивая и обдумывая эти факторы командующий войска может рассчитать шансы на победу. Пренебрижение этими факторами может привести к неудаче, обусловленной неправильно выбранным планом действий. Подчеркивается, что для государства война является серьезным делом, и ее нельзя начинать, не взвесив все за и против. В понимании автора Путь — это когда правитель имеет поддержку народа, что готов воевать за него, Небо — совокупность временных и погодных факторов, Земля — совокупность географических факторов, Полководец — личные характеристики лидера, Закон — военный лад, командование и снабжение.

2. Проведение войны. В разделе объясняется экономика войны и отмечается необходимость скорости достижения успеха, поскольку долгая война никогда не выгодна государству. Война любит победу и не любит продолжительности.

3. Стратегический нападение. Рассматриваются общие принципы ведения наступления, отмечается, что лучше покорить войско противника, не сражаясь, сохранив его. Прежде всего надо думать о том, чтобы разбить замыслы противника, оставить его без союзников, и только далее по значимости стоит задача разбить его войска. Хуже — это длительная осада или штурм крепостей. Первое ведет к значительному затягиванию войны, а второе — к большим потерям при негарантированном успехе. В этом же разделе рассматривается стратегия при благоприятном и неблагоприятном соотношении сил, подчеркивается значение знание своих сил и сил противника и объясняется важность полководца, на которого правитель должен опираться, и каким не должен командовать, не зная законов ведения войны.

4. Форма. Самое главное сделать себя непобедимым. Благодаря правильному расчету войско побеждает уже побежденного.

5. Мощь. В разделе объясняется природы и истоки силы войска, и подчеркивается, что мощь определяется правильным естественным использованием людей, согласно их способностям.

6. Полнота и пустота. Раздел объясняет, где искать слабости противника, и как использовать их. Подчеркивается важность концентрированного удара, достижения локального превосходства в силах, распыление сил противника умелым маневром. Там, где численное превосходство у противника, нужно не давать ему возможности вступать в бой. Желаемую форму своего войска трактат сравнивает с водой, которая не имеет никакой формы.

7. Борьба на войне. Раздел посвящен анализу ведения боевых действий, соотношению между прямым боем и обходным маневром, умению превратить неудачу в победу. Подчеркивается опасность прямого боя. Трактат советует нападать на противника тогда, когда он утомлен, а не тогда, когда у него высокий боевой дух, не ловится на приманку, не нападать на войско которое идет домой и не атаковать противника, находящегося в безвыходном положении, а оставить для него путь к отступлению.

8. Девять изменений. Раздел дает рекомендации по общим правилам ведения войны в разных местностях и обстоятельствах, включая тот, что бывают приказы хозяина, которые не выполняются. Нельзя полагаться на то, что враг не придет, надо думать о том, как его встретить и таким образом сделать нападение врага невозможным. Другая тема раздела — 5 опасностей для полководца: чрезмерная храбрость, чрезмерная боязливость, быстрый гнев, чрезмерная педантичность и чрезмерное милосердие.

9. Поход. Раздел посвящен принципам тактики войска в различных конкретных ситуациях: в горах, вблизи рек, на болоте. Особое внимание уделяется признакам, по которым можно распознать намерения противника, распознать засады и т.д. В конце раздела даются рекомендации по поддержанию дисциплины в армии, применению наказаний, высказывается мнение о том, что законы должны быть понятными для народа и вызвать его доверие.

10. Формы местности. В разделе рассматриваются формы рельефа: ровный, наклонный, пересеченный, долинный, гористый, удаленный и даются тактические рекомендации по ведению в них боевых действий. Подчеркивается необходимость для полководца знать и понимать эти рекомендации и учитывать их в своих решениях. Снова трактат рекомендует опираться в первую очередь на знание войны, своих сил и сил противника, даже вопреки тому, что приказывает хозяин.

11. Девять местностей. В этом разделе трактат категоризирует геополитическую ситуацию во время войны, выделяя 9 типов, в зависимости от того или война ведется на своей территории, или на территории врага, или рейд на территорию противника глубокий, или мелкий, и тому подобное. Полководец должен уметь воевать во всех ситуациях. В частности, при глубоком проникновении на территорию врага, трактат советует сжечь мосты, сделать невозможным отступление или бегство для своих людей. Подчеркивается скорость действий и скрытность планов.

12. Огневое нападение. В этом разделе даются рекомендации по использованию пожаров и воды для победы над противником и по организации защиты от аналогичных действий врага. Другой темой раздела является совет не позволять, чтобы на решение полководца влияли гнев или пыл.

13. Использование шпионов. Подчеркивается необходимость обеспечения получения информации о противнике, чего можно достичь только через людей. Трактат выделяет пять видов шпионов: местные (из своих), внутренних (из чиновников противника), обратных (из шпионов противника), шпионов смерти (используются для дезинформации), шпионов жизни (тех, которые возвращаются из разведки).

Именно высокому качеству своих сабельных клинков и огромному разнообразию гард японская металлургия обязана своей высокой репутацией

Если любители чайной церемонии с восхищением любуются чайными чашками из керамики, то с не меньшим вниманием они разглядывают литые металлические котелки, в которых хранится и кипятится чистая вода. С конца XVI века эти сосуды можно считать произведениями искусства. Наиболее известные из них производились в Асийя, неподалеку от Фукуока (гладкие стенки и богатый декор), или в Сано, в Тосиги (мотивы на грубоватой поверхности), одни соответствовали изяществу фарфора, другие — простоте глиняной посуды. В отношении металлических изделий японский вкус также колеблется между двумя полюсами, что характерно и для керамики, но больше всего, несомненно, ценится простота, потому что изделия, которые несут на себе следы чрезмерной обработки, украшенные инкрустацией, чеканкой, отодвигают на второй план красоту самого материала. Мурата Сэймин из Эдо, Хомма Такусай из Садо и из Нагасаки считаются лучшими чеканщиками XVIII столетия. 

Их произведения, в особенности изделия Камедзо, свидетельствуют о близости к реализму, о виртуозном мастерстве, сродни искусству резьбы по слоновой кости. Широко распространенное производство маленьких фигурок в разной манере, которые изготовлялись с особой тщательностью: нэцкэ — застежки для шнурка, инро — украшения для маленьких лекарственных коробочек, — прославило талант и юмор японских анималистов во всем мире. Между тем сюжеты этих произведений, как и сюжеты гравюр, часто связанные с повседневностью, не влияют на эмоциональное восприятие более склонных к символу японцев, так же как и на восприятие жителей западных стран. То же относится и к наборам письменных принадлежностей, в которые включаются многочисленные инструменты, выполненные из металла: украшенные линейки, крышки, подставки для хранения кистей, пресс-папье, различные сосуды. Все это свидетельствует о вкусе, испытавшем значительное влияние Китая. Среди тех, кто становился знаменитым в данном роде деятельности, необходимо указать прежде всего на Сиката Анносукэ, который работал в Киото в Начале XIX века. Стоит упомянуть и его ученика Ата Дзёрокю, который специализировался в копировании старинной китайской бронзы. Многочисленные образцы его творчества украшают и сегодня домашние коллекции и хранилища музеев.

Помимо мастерских по обработке металла, созданных для нужд чайной церемонии, существовало и замечательное искусство обработки металла, имевшее отношение к религиозным ритуалам. Оно было связано с буддистским декором или синтоистскими зеркалами. Кроме того, развивалось искусство, порожденное воиственностью феодалов, искусство оружейников, кователей лезвий или чеканщиков по гардам.

С наступлением эпохи Мэйдзи буддистские монастыри утратили вместе с поддержкой официальных властей и свои преимущества перед синтоистским культом. Лишенные финансовых ресурсов, представители духовенства, пришедшего в упадок, вынуждены были отказаться от многочисленных культовых предметов, для того чтобы прокормить себя. Так значительное количество бронзовых японских культовых предметов, на волне увлечения японизмом, который на протяжении всей последней четверти XIX века перекочевал на западные берега, наводнило рынок произведений искусства, неся с собой еще и искаженное представление о японском вкусе. Ведь в течение длительного времени качество буддистской бронзы ухудшилось, и это искусство характеризовалось постепенным упадком вкуса, за исключением металлических украшений, которые использовались архитекторами. В жанре монументальной скульптуры повторялись все те же образцы, которые в эпоху Камакура были доведены до высочайшей степени технического совершенства. Все дополнительные украшения: чеканные элементы балдахинов (бан), пастушьи посохи (ниой) и колокольчики (гокорэй), алтари (кэман), ковчеги для сутр (оы), кованые фонари (дото) — точно воспроизводили растительный орнамент, например виноградную лозу (каракуса), или копировали изображения животных по образцам буддийского возрождения XII века. Они несли на себе отпечаток своей эпохи, которая характеризовалась жестким, суровым и несколько раздражающим декоративным стилем. Для того чтобы обнаружить подлинные шедевры японской бронзы, следует обратиться к искусству VIII—IX веков: кэман с гениями в форме птиц в Тюсондзи в эпоху Хэйан или же декоративные панельки с очаровательными музыкантами на восьмиугольном фонаре Тодайдзи в Наре. Здесь все еще изящно отражено исполненное вдохновения искусство, которое подчинило китайские формы эпохи Тан японскому чувству меры и вкусу. 

Зеркала (кагами) — синтоистский атрибут, первый среди императорских сокровищ:

— осуществляют удивительную функцию: именно они устанавливают с самых древних времен связь с неизведанным. Пока, переговариваясь так или погрузившись в задумчивость, мы продвигались вперед, внезапно подул ветер, и, сколько ни старались гребцы, корабль все отступал, отступал назад и едва не затонул.

— Эти пресветлые боги из Сумиеси,— промолвил кормчий, — известны, наверное, вам. Чего-то, видимо, им захотелось. Какие-то они новомодные. Вот кормчий говорит: 

— Извольте поднести нуса. Как он и сказал, подносят нуса. И хотя исполнили все это, ветер ничуть не перестал. Все больше дует ветер, все больше встают волны, ветер и волны становятся опасными, и тогда кормчий опять говорит:

— Ваш корабль не двигается потому, что нуса не удовлетворяют богов. Теперь поднесите им такого, что должно их обрадовать! Опять сделали, как он сказал.

— Как нам поступить! — говорили мы. 

— Даже глаза у человека два, а зеркало у нас одно-единственное. Но поднесем и его! 

— И когда с этими словами бросили его в море, стало жаль. Но как только это сделали, море стало гладким, как зеркало (Ки-но Цураюки. Путевые заметки из Тоса).

В течение последних четырех веков зеркала все больше приближались к современному виду. Их простую круглую поверхность полагалось украшать. Действительно, с конца XVII столетия появились зеркала с ручкой (экагами), в композиции декора на них больше не играет роли бутон, изображаемый в центре. Композиция декора зеркал теперь напоминает роспись фарфоровых тарелок или круглых лаковых крышек. Здесь, как в других случаях, техническая виртуозность и утрата специфического для каждого из этих направлений декора стали причиной смешения жанров. Отсутствие духовных движущих сил не способствовало возникновению новых художественных идей. Самураи сумели придать новый буддийский импульс искусству XIII века, и китайские образцы стали использоваться с большей выдумкой. Японские зеркала покорились богатству цветочного и животного мотивов эпохи Сонг. Их отделка стала более оригинальной, чем обрамление, которое носило отпечаток архаизма, а именно декор с использованием зубчиков, который китайцы воссоздавали в это время, опираясь на образцы эпохи Хань, существовавшей на рубеже двух эр. 

Слияние старинного китайского стиля и классического японского стиля не помешало в эту эпоху украсить зеркала маленькими раскрашенными пространствами, картинками со стихотворениями, которые особенно ценились образованными людьми. Зеркала с декором в виде росписей и каллиграфических надписей (э-умa) — последние высококачественные произведения, которые заслуживают упоминания. Поскольку, как и в случае с храмовыми украшениями, нужно было бы обратиться к VIII—IX векам, чтобы обнаружить несколько шедевров: зеркала с тонкой чеканкой — изящные журавли, изображенные в полете посреди растущих хризантем, которые окружены тонкими завитками облаков; зеркала в китайском стиле, украшенные фольгой из золота и серебра, утопленной в прозрачном лаке (хидмон), или зеркала, покрытые лаком, декор которых дополнен пластинками перламутра, включенными в прорези внутри лака (раден); тяжелые зеркала большого диаметра, декор которых был выполнен из желтой и темно-зеленой эмали и в VIII веке открывает технику перегородчатой эмали (руридэн). Многие из китайских образцов этой эпохи утрачены, и теперь трудно отличать произведения, которые были привезены из Китая, от тех, что уже могли изготовить местные ремесленники. Каким бы ни был талант этих последних, надо все же помнить, что именно китайские зеркала (подлинные или же копии) являются тем предметом, который наиболее часто встречается в могилах, относящихся к периоду зарождения исторических времен с III по VI век.

Хотя впоследствии с появлением в XIX столетии европейских зеркал старинное зеркало, некогда использовавшееся для того, чтобы защищать покойника в его путешествии в загробный мир, и теряет свое традиционное утилитарное назначение, оно, конечно, окончательно не утратило своего колдовства. Оно непременный атрибут синтоистских святилищ как напоминание о зеркале о восьми лепестках (ята-нокагами), с помощью которого удалось выманить Аматэрасу из пещеры, где она укрылась, рассердившись на грубость и буйство своего неисправимого брата Сусаноо.

Тогда император отправил еще Ямато Такэру, сказав ему: «Ступай умиротворять жестоких ками и бунтовщиков двенадцати восточных провинций...» И он дал ему длинную деревянную алебарду, сделанную из падуба. Тот тогда отправился согласно приказанию и прибыл помолиться в большое святилище Исэ и поклонился там обители ками (Аматэрасу). Затем он сказал своей тетке, высочайшей принцессе Ямато (Ямато-химэ): «Не желает ли император того, чтобы я погиб? Почему он меня посылает еще и теперь, чтобы успокаивать мятежников двенадцати восточных провинций, не предоставив мне людей, причем безотлагательно, как только я возвратился в столицу, после того как был направлен для того, чтобы подавить мятежников на Западе? Когда я об этом думаю, то мне кажется, что он желает моей смерти». И он заплакал от печали. Тогда Ямато-химэ ему предложила меч, косящий траву (кусанагино-цуруги)… Когда он прибыл в провинцию Сагами, то губернатор этой провинции его обманул, сказав ему: «Существует большое болото в этом поле. Ками, который живет в этом болоте, является злобным и диким». Тогда он отправился в поле для того, чтобы увидать этого ками. Тогда «губернатор» провинции поджег поле. Понимая, что его перехитрили, он косил травы вокруг себя собственным мечом… Таким образом он сумел выйти из поля… (Кодзики).

Этот меч, косящий траву, когда-то, согласно легенде, был добыт Сусаноо из хвоста дракона о восьми головах, обитавшего в области Идзумо. Первоначально меч именовался «мечом из облаков, скопившихся на небе» (Амано-муракумоно цуруги). После того как его использовал Ямато Такэру, меч, согласно легенде, был помещен в храм Ацута в Овари. Рассказывают еще, что император-ребенок Антоку сжимал его в своих руках, когда его бабушка бросилась вместе с ним в бурные воды Японского моря в конце сражения при Данно-уре (1185), которое ознаменовало гибель рода Тайра. Этот меч являлся одним из трех сокровищ императорской короны. Сохранился ли он в действительности? Теперь это имеет мало значения. Существование его представляется маловероятным. Единственное, что важно, — его значение как символа. Точную форму этого меча трудно определить. Подобно тому как это было на Западе, в древние времена легко смешивали сабли и мечи, кривые или прямые лезвия, оружие с одним лезвием или обоюдоострое. Но обычай понемногу определил понятие цуруги для обозначения меча из мифологических повествований и понятие катана, используемое в наши дни для обозначения сабли исторической эпохи.

Сабля, основное оружие, ничего не утратила от своего средневекового величия. Рыцарский дух, который на протяжении столь продолжительного времени служил общественной морали на радость и на горе, сохранил частицу своего сентиментального могущества, последнего убежища, последнего утешения всех тех, кто потерял в годы последней войны дорогого человека. Сабля офицера, погибшего на поле брани, является драгоценной реликвией и остается символом добровольной или вынужденной жертвы.

Действительно, ношение сабель в мирное время было запрещено императорским эдиктом 1877 года, и все эти пламенные чувства, которые ощущаются еще и сегодня благодаря энтузиазму и количеству коллекционеров холодного оружия или декорированных гард, восходят к эпохе Эдо. В те мирные времена, когда мечи должны были в обязательном порядке оставаться в ножнах, благородные воины, единственные, кому разрешалось их носить, имели достаточно свободного времени, чтобы в своей жизни следовать ритуалам. Их воинственный пыл, который хотели обуздать строгим законом, находил выход в спортивных упражнениях, в боевых искусствах, в основе которых лежало владение холодным оружием. Оружие в ту эпоху, когда первыми философами и историками национальной культуры в особенности превозносились «три императорских сокровища», превратилось в парадный предмет, в драгоценность. Меч, который спасал жизнь и посылал смерть, наделялся сверхъестественными свойствами.

Холодное оружие в Японии классифицируется по нескольким общим категориям в зависимости от длины и ширины. Сабля, правильное название которой катана, представляла собой длинный клинок с одним лезвием и была по преимуществу боевым оружием. Ее носили слева, вложив в пояс лезвием кверху; следовательно, прежде чем вступить в бой, его надо было повернуть. Ношение катана обычно сопровождалось ношением второй, короткой сабли вакидзаси. Вместе с катана («длинный») эта короткая сабля составляла пару, эта пара называлась дайсё («длинный и короткий»). Самурай всегда держал короткую саблю на своем поясе с противоположной стороны от катана, и во избежание серьезной неприятности их полагалось снимать, прежде чем войти в дружеский дом. При помощи маленькой сабли самурай, спасающий свою честь, вспарывал себе живот (сэппуку), при этом кто-нибудь из приближенных немедленно обезглавливал его длинной саблей. Церемониальная сабля (тати) отличается от боевых сабель наличием двойного лезвия, а также тем, что ножны подвешивались к поясу, на кончик клинка надевалось круглое навершие, повернутое книзу. Очень длинной саблей (дзим-таси) действовали, удерживая ее обеими руками.

Кинжалами (танто), которые ювелиры украшали особенно искусно, и маленькими кинжалами для рукопашного боя, которые носились сбоку (мэтэдзаси или ёроидзаси) или же на груди (кайкэн), пользовались по преимуществу женщины; это оружие дополняло арсенал. При помощи маленького кинжала (кайкэн) женщины спасали свою честь, перерезая артерию на горле (дзигай) жестом, исполненным героизма, каким совершал сэппуку самурай. Сабли, символы принадлежности к классу и духу этого класса, передавались из поколения в поколение: их торжественно вручали подросткам, когда тем исполнялось пятнадцать лет, чтобы отметить принадлежность мальчика к статусу самурая. Эти сабли приходили на смену маленьким саблям, украшенным гербами, которые вручались ребенку, достигшему пяти лет (камиси-модзаси), такие сабли, в свою очередь, заменяли миниатюрным, с амулетами, оружием (мамори катана), которым опоясывали двухлетнего ребенка самурая.

Украшение оружия свидетельствует об особом отношении к нему, и это отношение соответствует той степени важности, которая оружию придавалась. Каждая деталь оправы или лезвия была произведением искусства. Застежки, которыми соединяют доспехи (когай), ручка (кодзука) маленького ножа (котана), который помещается в гарду сабли, украшения заклепок (менуки) образуют «предметы трех мест» (ми токоро моно). Они всегда изготавливались и украшались одним и тем же чеканщиком.

В XVIII веке Ёкоя Сёмин (1670—1733) создал свой личный стиль: он работал исключительно по заказам «с улицы» (матибори) и не поддерживал официальный стиль традиционных чеканщиков из семьи Гото. Умэтада Миёдзин со своей стороны добавил к гардам (цуба) украшения с мотивами, которые использовались в производстве тканей (нуномэдзоган), и специализировался на технике глубокого рельефа (таканикубори). Увеличение спроса определяло рост количества мастерских. Как и в производстве керамики, стали развиваться провинциальные центры: Хиго неподалеку от Кумамото в Кюсю, Хаги в Нагато. Там применялась техника окрашивания металлов (сякудо), использования ценных сплавов на основе золота и серебра (сибуити), инкрустация медью и латунью (хондзёган).

Роскошное оформление невозможно было без высокого качества клинка. Клинки изготовлялись иногда только из стали (мукугитай), иногда из перемежающихся слоев стальных и железных пластин; лезвие и острие всегда были из стали. Завершению работы над клинком придавалось особое внимание: тщательная полировка занимала приблизительно пятьдесят дней и делалась на плоском камне, без использования мельничного жернова. Затем клинок подвергался испытаниям. Но для того, чтобы клинки были признаны хорошими, они должны были разрубить несколько пластин меди.

Именно высокому качеству своих сабельных клинков и огромному разнообразию гард японская металлургия обязана своей высокой репутацией. С XV столетия Япония экспортировала в Китай десятки тысяч клинков, эту торговлю перехватывали пираты и самостоятельно вели ее на протяжении XVI века. Китайский трактат начала XVII века, посвященный ремесленным техникам и использованию даров природы (Чэнь конгкай ву), восхваляет «стальные клинки варваров страны Ва», подчеркивая, что они «могли отрубить даже кусок нефрита». Невероятно бурная эпоха Асикага придавала сабле столь же исключительную значимость. Правила ее ношения были регламентированы до мельчайших деталей. Воины высокого ранга (выше пятого) могли носить ножны, в которых использовался декор с употреблением серебра (сиратати), в то время как воины, принадлежавшие к более низким рангам, имели право только на ножны, отделанные лаком (куродзукури). Именно с эпохи Асикага распространяется обычай носить два меча. До тех пор на практике среди низших классов сохранялся обычай из предосторожности носить саблю (катана) без гарды, в то время как знатные лица гордо носили более длинную саблю, или тати, которая в силу обстоятельств превратилась в обычное церемониальное оружие. Но постепенно обычаи изменились, и простые буси могли владеть в свою очередь саблей с гардой: с тех пор они носили дайсё.

Гарды приобретают тогда новую значимость. Знаменитый кузнец Гото Юдзо (1440?—1512) основал династию чеканщиков, которая на протяжении семнадцати поколений (вместе с многочисленными боковыми ветвями этой семьи) процветала вплоть до XIX века. Особенно известен был Канэй (жил на рубеже XV— XVI вв.), благодаря своему особому способу декора с использованием горельефа. Школа Миотин, семья оружейников двора с XVII века, специализировалась на изготовлении чеканки и применяла в декоре цуба технику наложения слоев, которую до того использовали только для клинков. Эта школа подарила Японии выдающегося художника Нобуэ (1485?—1564?).

Если XV—XVI столетия отмечаются как золотой век оружейного производства, то именно в эпоху Камакура это производство становится таким, каким оно нам известно сейчас. Тогда воины искали тонкости клинков, были созданы единые доспехи, забота об изысканности дополнила заботу об эффективности защиты. Без сомнения, именно в этот момент большой, почти прямой меч (тати) породил саблю (катана); у ножен теперь были не кольца для подвешивания к поясу, а лишь простая опора (куниката) для фиксирования шнура, протянутого в поясе. Гарда была тогда еще маленькой и прямоугольной (ситоги) или сделанной из кожаных дисков (нэрицуба), как и доспехи, которые обязаны были своим совершенствованием эпохе Фудзивара (X— XII века). Однако даже улучшенные доспехи все же не обеспечивали полной защиты.

В замечательном хранилище Сёсоин мы еще можем обнаружить образцы вооружения в эпоху Нара. Сабля в те времена еще не считалась полноправным оружием. Речь шла главным образом о больших широких рубящих мечах (тати), которые подвешивались к поясу при помощи двойного кольца, зафиксированного на ножнах. Все детали меча украшались в техниках китайских или корейских образцов — инкрустация, зернь, лак, ажур, чеканка.

На знаменитом портрете регента Сётоку Тайси изображен с тати с прямым клинком, сопровождающие его лица — с катана с клинком, слегка изогнутым. Яблоки рукояти тогда еще украшались кольцами и напоминали лучшие образцы гард китайских железных мечей эпохи Хань и знаменитое корейское оружие с декором в виде голов хищных птиц или драконов. В легенде упоминается дар из семи мечей, преподнесенный королем Пэкче двору Ямато в III веке, речь идет о мечах с одним лезвием, изображения которых мы неоднократно встречаем на китайских барельефах и в гробницах эпохи Хань. Они отличаются от обоюдоострых мечей, которые в Китае использовались в эпоху Сражающихся царств. Трудно было бы точно определить время появления искривленных лезвий. Наиболее древними свидетельствами на Дальнем Востоке, возможно, являются искривленные ножны, найденные на равнине Ордос, которые, без сомнения, принадлежали варварам. Варвары часто осаждали земли вблизи Великой Китайской стены, и вооружение их было хорошо известно жителям побережья Кореи. Происхождение сабли, конечно, было связано с континентом, но с течением времени японские металлурги превзошли своих первых учителей и создавали изделия, отличавшиеся бесподобным искусством в техническом и художественном отношении. Они и сейчас считаются наилучшими в своем роде.